О кризисе  современной науки Непомнящих Игорь Анатольевич

Ранее на сайте "Радонеж", а затем на сайте РЛ была помещена статья диакона Андрея Кураева "Во что верит ученый", в которой рассматриваются принципы современной науки, которые автор представляет как источник всесилия этой науки. Однако сегодня все более широко признается представление о кризисе этой науки.

Принципы современной рациональной науки были сформированы физиками, и именно в связи с достижениями физики до сих пор соотносились представления о всесилии рациональной науки в целом.  В качестве авторитетного (хотя и не обязательно полного) перечня принципов современной науки возьмем за основу работу наиболее часто упоминаемого в средствах СМИ ученого нашего времени А. Эйнштейна “Принципы научного исследования”  (из сборника его статей “Физика и реальность”, М., “Наука”, 1965), привлекая при обсуждении этих принципов свидетельства других великих ученых, вклад которых  в современную науку неоспорим. Преимущественное обращение здесь к авторитету Эйнштейна при составлении, по крайней мере, необходимого (что не означает достаточного) перечня принципов современной науки объясняется просто тем, что главный вклад этого ученого в современную науку относится именно к формированию ее понятийной базы, к вскрытию истоков ее методологии. Ведь именно Эйнштейн дал обоснование квантовой теории (именно: обосновал, а не доказал теорию!) Планка, с которой он сам потом всю жизнь боролся (например, его знаменитые споры с Н. Бором о методологии, о принципах современной науки). И именно Эйнштейн, опираясь на работы А. Пуанкаре, Г. Лоренца и Э. Минковского, завершил создание теории относительности, переосмыслив традиционные понятия пространства и времени. В то же время в инициированной им самим работе по созданию теории великого объединения полей, на которую он потратил всю свою жизнь, успеха он так и не достиг, и даже задержал публикацию Т. Калуцы, который получил здесь первый интересный результат.
В качестве исходного принципа научного исследования, указывающего на побудительную причину научной деятельности вообще, Эйнштейн указывает в упомянутой работе, что “душевное состояние, способствующее такому труду, подобно религии или влюбленности: ежедневное старание проистекает не из какого-то намерения или программы, а из непосредственной потребности”. Чтобы не было сомнения в том, что подобное мнение Эйнштейн высказывает не случайно, процитируем его другую работу: “Космическое религиозное чувство является сильнейшей и благороднейшей из пружин научного исследования”. (А. Эйнштейн “Религия и наука”, Собр. трудов, М., “Наука”, 1967, т.IV).
Указанный принцип – первый принцип современной науки - можно назвать принципом религиозного обоснования, религиозной мотивации научного исследования. Известны слова А. Эйнштейна о том, что “человек стремится… создать в себе простую и ясную картину мира… , заменить этот мир созданной им картиной. Этим занимается художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель, каждый по-своему. На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность (курсив мой – И.Н.), которые он не может найти в слишком тесном головокружительном круговороте собственной жизни… - это желание уйти от будничной жизни с ее мучительной жестокостью и безутешной пустотой, уйти от уз вечно меняющихся собственных прихотей” (“Принципы научного исследования”. В кн.: “Физика и реальность”, М., “Наука”, 1965). Эйнштейн говорит здесь о религиозной мотивации любого вида творчества, о формировании субъектом объекта своего исследования, своего творчества, о взаимодействии субъекта и объекта познания. Этим самым он опровергает широко распространенное мнение, особенно среди околонаучной публики, об объективности современной науки.
Несколько в другой тональности, но полностью подтверждая субъективный характер науки, говорит о ней и о современных ему ученых другой крупнейший ученый Нового Времени Г. Лейбниц: “науки питают только самолюбие и воспаляют страсти, материя их чувственна. Не там, не в мире совершенном, не в обширном плане бытия человеческого взяли они (ученые – примечание мое – И.Н.) свою точку зрения,... ограничив горизонт свой землею, и все думают только о наслаждении чувств и власти (везде курсив мой, более полную цитату см. выше – И.Н.)” (“Cодержание истинного разговора Петра Великого с Лейбницем в Торгау”. Государственная Петербургская Публичная библиотека Салтыкова-Щедрина).
Но еще более ярким свидетельством религиозной мотивации рациональной науки явилась история жизни Блеза Паскаля. Уже в 16 лет Паскаль стал  автором “Опыта о конических сечениях”, который по своему значению, по мнению Гильберта, сопоставим с работами Архимеда. В частности, фрагмент этой работы (как и другие работы Паскаля по аналитической геометрии) послужили Лейбницу для вывода на чисто математической основе понятия производной в точке кривой как углового коэффициента касательной в этой точке (Ньютон же ввел понятие производной на основе представлений механики). В 18 лет Паскаль изобрел механический калькулятор. В 22 года он сформулировал закон, вошедший в науку как “закон Паскаля”. Вклад Паскаля в рациональное познание характеризуется следующими высказываниями. Вольтер: “Из всех прошлых полемистов остался один Паскаль, ибо он один был гениальным человеком. Он один стоит на развалинах своего века”. П. Николь: ”Он был королем в королевстве умов… и это главенство в сфере разума более достойно уважения, чем слава королей”.  Но к 31- ому году своей жизни Паскаль, опубликовав основные свои научные произведения, решил оставить мирскую жизнь и уйти в монастырь, после того как однажды ночью он пережил состояние религиозного экстаза. В записке, составленной позже, в частности, было написано: ”…часов с десяти с половиной и до половины первого ночи.

Огонь.
“Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова”.
А не философов и ученых…
Я разлучился с ним; я от Него бежал, отрекся, распинал Его.
Да не разлучусь с Ним вовеки…
Вечная радость за один день подвига на земле”.

Основной смысл этой записки заключается в указании на отличие Бога Авраама, Исаака и Иакова от Бога философов и ученых и на то, что рациональная наука означает бегство, отречение от Бога Авраама, Исаака и Иакова, более того, означает даже распятие Его и выдумывание бога философов и ученых.
В свете этих высказываний ученых – творцов современной науки совсем неудивительно звучат слова известного философа, культуролога О. Шпенглера: “В основе всякого “знания” о природе, пускай даже самого точного, лежит религиозная идея. Чистая механика, к которой западная физика хотела бы свести природу, усматривая в этом свою конечную цель, цель, которой служит этот образный язык, предполагает догмат, а именно религиозную картину мира готических столетий, посредством которой она стала духовным достоянием западного культурного человечества и лишь его одного. Не бывает науки без бессознательных предпосылок, над которыми никакой исследователь не имеет власти, притом таких предпосылок, которые можно проследить с первых дней пробуждающейся культуры. Не бывает естествознания без предшествовавшей ему религии. В этом моменте не существует никакой разницы между католическим и материалистическим воззрением на природу: оба они разными словами говорят одно и то же; современная механика – это буквальная копия религиозного созерцания” (с.440 - 441)”. “Вполне можно различать католическое, протестантское и атеистическое (а, следовательно, и православное! – примеч. мое - И.Н.) понятие силы. В уме Спинозы как еврея, то есть человека, душевно принадлежавшего к магической культуре, фаустовское понятие силы вообще не укладывалось. В его системе оно отсутствует. И поразительным свидетельством потайной мощи пра-понятий является то, что Г. Герц, единственный еврей среди великих физиков недавнего прошлого, был также и единственным, сделавшим попытку разрешить дилемму механики с помощью исключения понятия силы” (c. 479)” (“Закат Европы”, М., Айрис Пресс, 2004, т.1). Фактически здесь Шпенглер распространяет принцип религиозной мотивации современной науки на любые другие науки, то есть мотивированные любыми иными религиями, а не только католической. Поэтому очевидно, что рассматриваемый принцип религиозной мотивации науки снимает проблему обоснования возможности и необходимости православной науки!
Что же касается конкретно европейской науки Нового времени, то католическая, протестантская основа этой науки доказывается всей историей ее возникновения. Как пишет П. Пупар, глава папского совета по диалогу с неверующими, ректор Парижского Католического института: “Были школы, основанные при кафедральных соборах и монастырях и, следовательно, находившиеся под непосредственным надзором епископов и аббатов. Эти-то школы и стали колыбелью университетов… Когда варвары бушевали на развалинах Римской империи, только такие школы, стоявшие в стороне от всего этого, смогли сохранить и предать потомкам культурное наследие древнего Рима.” (П. Пупар. “Церковь и культура. Заметки о пастырстве разума”, Милан – Москва, “Христианская Россия”, 1993). И далее: “…средневековый университет был и оставался церковным учреждением, сохраняя устройство подлинно-демократического города, в котором христианский идеал, политический и общественный порядок осуществляются сами собой. … Немецкие и швейцарские университеты переходят в протестантство (в лютеранство, иногда в кальвинизм); … английские университеты становятся англиканскими…” (Там же).
Другое дело, что влияние языческой античной культуры на западное христианство в целом, так и на европейскую науку Нового времени, в частности, было достаточно сильным. Это влияние язычества еще на средневековый университет отмечает и Пупар: “Хотя средневековый университет вышел из церковных и монастырских школ, по прошествии  веков он отделился от них, порой он даже противопоставлял себя монастырским школам, где в затворнической тишине все усилия были направлены на созерцание и на lectio divina, а не на бесконечные диспуты о проблемах, поставленных древними языческими философами.” (Там же). Поэтому надо можно говорить не столько о собственно западно-христианском происхождении современной науки, сколько о формировании этой науки в ходе “бесконечных диспутов о проблемах, поставленных древними языческими философами.” Кроме того, нельзя не учитывать серьезного влияния иудаизма и талмудизма.
Все это и определило вкупе с отличием латинского языка от греческого отход западной науки от христианства. Так, о Р. Декарте – одном из основателей современной науки совершенно справедливо и очень точно было сказано, что он “действительно наметил радикальный поворот мысли…, выдвинув новые принципы, новый тип знания, сфокусированный не на бытии Бога, а на человеке и рациональном начале (курсив мой – И.Н.).” (Дж. Реале, Д. Антисери. “Западная философия от истоков до наших дней”, т.3. Новое время”. – ТОО “Петрополис”, 1996, с. 186). Но это не означало, что принцип религиозного обоснования науки здесь не работал. Как уже отмечалось, если каппадокийское богословие представляло собой по признанию самих католиков “разрастание пространства разума в пределах веры без того, чтобы редуцировать разум к светскому его измерению (курсив мой – И.Н.)” (Дж. Реале, Д. Антисери. “Западное философия от истоков до наших дней”, кн. 1, с. 41), то латинское богословие, наоборот, позволяло расти вере в пределах разума, то есть фактически перевернуло структуру христианского познания: “уметь доказывать средствами разума и только разума истины, которые ведут к вере” (Там же, с. 89). То есть, рациональное начало в науку было введено именно из латинского богословия, которое, в отличие от каппадокийского богословия не переработало и не использовало языческую философию как средство,  а непосредственно использовала ее для формирования характера своего мышления, основанного на рациональном начале.
Вторым принципом современной науки, на который указывают ряд ее творцов, является принцип истинности понимания – принцип красоты теории. Вот что пишет об этом принципе В. Гейзенберг: “красота… имеет отношение к древнейшей проблеме “единого” и “многого”, которая находилась в центре ранней греческой философии и была тогда тесно связана с проблемой бытия и становления… именно здесь лежат корни точного естествознания (курсив мой – И.Н.)… Красота, гласит одно из античных определений, - это правильное согласование частей друг с другом и с целым… Оно привело к тому, что первоосновой всего сущего стало считаться уже не чувственно воспринимаемое вещество вроде воды Фалеса, а идеальный принцип формы.… В результате обнаруживается тесная связь между понятым и прекрасным. Ведь если в прекрасном видеть согласие частей друг с другом и с целым…, переживание прекрасного почти отождествляется с переживанием понятой или хотя бы предугаданной взаимосвязи.” (В. Гейзенберг. “Значение красоты в точной науке”, в кн.: “Шаги за горизонт”, М., “Прогресс”, 1987). В этой же работе Гейзенберг цитирует В. Паули: “Процесс познания природы, - так же, как счастливое чувство, испытываемое человеком в момент понимания, то есть при усвоении разумом нового знания, - основывается, по-видимому, на соответствии, совпадении предсуществующих внутренних образов человеческой души с внешними объектами и их поведением. Как известно, подобные взгляды на познание природы восходят к Платону и очень отчетливо высказаны Кеплером.” (Там же).
В цитируемой работе Гейзенберг указывает и на второе определение красоты, восходящее к Плотину: “Красота – это свечение в материальном явлении вечного сияния Единого”. Однако затем отмечает: “Но в наше время трудно говорить об этой стороне красоты, а правило держаться нравов того времени, в котором приходится жить, и молчать о том, о чем трудно говорить, - пожалуй, верно… Удовольствуемся же первым, более трезвым определением красоты,…и сделаем вывод, что в точном естествознании, как и в искусстве, главный источник распространяемого света и ясности заключается в красоте.” (Там же).
Если религиозный и эстетический принципы относятся к каждому типу науки, то есть ко всем наукам (мотивированными иными религиями или опирающимися на иной акцент в понимании или вообще на иное понимание красоты), то следующий принцип, в том виде как его формулирует Эйнштейн, относится исключительно (как и последующие два) к современной науке: “высшая аккуратность, ясность и уверенность за счет полноты” (“Принципы научного исследования”. В кн.: “Физика и реальность”, М., “Наука”, 1965). Наиболее наглядно этот третий принцип – принцип описания изучаемого объекта (так его обобщим для возможности его использования в других типах наук) - современной науки демонстрируется в современной физике – фундаменте современной науки: “Физик вынужден сильнее ограничивать свой предмет, довольствуясь изображением наиболее простых, доступных нашему опыту явлений, тогда как все сложные явления не могут быть воссозданы человеческим умом с той точностью и последовательностью, которые необходимы физику- теоретику” (Там же).
В формулировке указанного принципа содержится утверждение об альтернативности (дополнительности) ясности и полноты описания мира. Собственно, этот принцип, сформулированный Эйнштейном, утверждает предпочтение современной наукой в данной альтернативе ясности, понятности в описании мира перед полнотой, перед полнотой, адекватности этого описания. Выше приводился пример с законом всемирного тяготения.
Четвертый принцип современной науки, представленный Эйнштейном в его “принципах научного исследования”, есть принцип редукционизма, или физикализма, утверждающий, что объяснения всех явлений в мире могут быть сведены к изучению объектов, рассматриваемых в физике: “общие положения, лежащие в основе мысленных построений теоретической физики, претендуют быть действительными для всех происходящих в мире событий. Путем чисто логической дедукции из них можно было бы вывести картину, то есть теорию всех явлений природы, включая жизнь…” (Там же).  Ну, как тут не вспомнить слова Г. Лейбница о науке Нового времени еще раз: “науки питают только самолюбие и воспаляют страсти, материя их чувственна… все думают только о наслаждении чувств и власти”!
И, наконец, пятый принцип, необходимость которого непосредственно обусловливается предыдущим принципом, - это принцип законотворчества, принцип формирования феноменов, подчиняющихся действиям неких законов. Задачей науки, по Эйнштейну, является “поиск тех общих элементарных законов, из которых путем чистой дедукции можно получить картину мира. К таким законам ведет не логический путь, а только основанная на проникновении в суть опыта интуиция” (Там же). Так как происхождение таких законов трудно объяснить случайностью или самоорганизацией (поскольку они курируют совершенно изолированные процессы), то остается предположить сверхъестественное их происхождение, что восходит еще к Платону. Введение законов природы в науку Нового времени, по крайне мере, исторически связано с именем Кеплера, который действительно считал, что сформулированные им законы для орбит планет – это не законы природы как таковой, а законы Бога.
В. Гейзенберг так описывает реализацию этого принципа в современной науке: “отстраняясь от непосредственного опыта, идеализируя этот опыт, мы можем выявлять математические структуры феноменов и тем самым достигать новой простоты, обретая основу для новой ступени понимания… Новый метод стремился не к описанию непосредственно наблюдаемых фактов, а скорее к проектированию экспериментов, к искусственному созданию феноменов (курсив мой – И.Н.), при обычных условиях не наблюдаемых, и к их расчету на базе математической теории..
Для нового научного метода существенны, таким образом, две характерные черты: cтремление ставить каждый раз новые и очень точные эксперименты, идеализирующие, изолирующие опыт и тем самым создающие, по существу, новые феномены, и сопоставление этих феноменов с математическими структурами, принимаемыми в качестве законов природы  (в чем, собственно, и состоит законотворчество! – курсив и примечание мои – И.Н.)” (В. Гейзенберг. “Традиции в науке”. В кн.: “Шаги за горизонт”, М., “Прогресс”, 1987). Далее, отвечая здесь же на вопрос: “Что служило Копернику, Галилею и Кеплеру опорой в доверии к этому новому пути?” – Гейзенберг пишет: “Эта основа была прежде всего теологической (принцип религиозной мотивации – примечание мое - И.Н.)” (Там же). То есть здесь мы видим согласование различных принципов рациональной науки между собой. И это естественно, более того, необходимо, поскольку совместное применение несогласованных между собой принципов невозможно.
Указанные пять необходимых принципов (религиозный, эстетический и три принципа собственно научного рассудочного мышления) рационалистической науки легли в основу становления и развития европоцентричной, основанной на западно-христианских ценностях цивилизации, то есть сыграли свою позитивную роль в истории человечества. Однако дальнейшее развитие этой цивилизации и науки (в частности, начавшийся перенос центра тяжести науки на изучение живой природы) столкнулось с проблемами, непреодолимыми, по нашему мнению, в рамках рациональной науки и требует определенного пересмотра первых двух и обобщения последующих трех из приведенных выше принципов.
Кризис современной науки проявился, может быть, наиболее ярко в формулировании принципа дополнительности. Этот принцип был выдвинут одним из создателей атомной физики Н. Бором. Но этот принцип, однако, уже нельзя отнести к принципам собственно рационалистической науки, поскольку он выходит за ее границы, описывая эти границы. Поскольку он не дает ничего для развития рациональной науки, то его не признает, если не открыто, то молча (но не с меньшим раздражением), подавляющее большинство действующих сегодня ученых. Точнее можно сказать, что большинство действующих на сегодня ученых в зависимости от их отношения к принципу дополнительности делятся на три группы: 1) открыто его не признающих, 2) молча его не признающих, 3)  не осознавших смысл этого принципа или не слышавших о нем. По крайне мере, можно сказать точно, что этот принцип, поскольку он выходит за рамки современной науки, используется сегодня только в работах, в которых методология науки выходит на новый уровень.
Сам Бор дал несколько формулировок рассматриваемого принципа, подчеркивающих различные аспекты дополнительности. При практическом его применении продуктивно различать:

Принцип дополнительности первого рода, указывая на взаимоисключающее соотношение между самой возможностью анализа и полноты охвата мира этим анализом, предполагает в общем случае возможность достижения наукой различных соотношений между точностью и полнотой описания мира. Этим самым он ставит под сомнение, по крайней мере, оптимальность провозглашенного третьим принципом рациональной науки обязательного предпочтения в этой науке точности описания перед полнотой описания изучаемых ею объектов. Так, принцип дополнительности первого рода утверждает, что стремление к точности описания удаляет результат науки от адекватного описания природного объекта.
Что касается критики четвертого принципа рационалистической науки, то сначала продолжим, приведенную выше при формулировании этого принципа цитату Эйнштейна заканчивающуюся словами: “Из них (мысленных построений теоретической физики – примечание мое – И.Н.) можно было бы вывести картину, то есть теорию всех явлений природы, включая жизнь…”. Далее Эйнштейн пишет: “…если этот процесс дедукции не выходил бы далеко за пределы творческой возможности человеческого мышления”. Хотя это обстоятельство для Эйнштейна не является принципиальным, поскольку следующая фраза звучит так: “Следовательно, отказ от полноты физической картины мира не является принципиальным”, – тем не менее, он сам признает невозможность создания физической картины мира, то есть непродуктивность редукционизма как принципа научных исследований при познании природы. Однако указанный выше принцип дополнительности третьего рода опровергает какую-то либо возможность выведения явлений более высокого уровня из явлений более низкого уровня, в частности, объяснения биологических закономерностей на основе физических и химических свойств материи.
Пятый принцип современной науки – принцип законотворчества, стремящийся описать все явления в мире с помощью некоторых законов природы, является, с одной стороны, предельным случаем принципа дополнительности первого рода, позволяющим достичь точности описания за счет полноты этого описания, что ставит под сомнение саму применимость такого описания к реальным явлениям во всей их конкретности. С другой стороны, принцип дополнительности второго рода утверждает, что разные законы природы, выведенные для описания результатов разных экспериментов с одними и теми же объектами (как сами законы, так и описания им соответствующие), не могут иметь однозначной связи между собой, в то время как они (как описания  одного и того же объекта природы) должны были бы в принципе иметь самые тесные связи между собой.
Подводя итог характеристике редукционистского познания, необходимо отметить, что при редукциозме – в отличие от иерархизма - познание строится на эксперименте, в котором объект отсекается от его связей с остальной тварью и противопоставляется субъекту. В этом отсечении рационализм отсекает чувственно воспринимаемый мир от умопостигаемого, а логос отождествляется с “законами природы”, устанавливаемых рациональной наукой, то есть на самом деле - с законами рационального мышления. Умопостигаемый мир здесь находится вне пределов познания. Душа человека здесь подчинена желательной своей силе, и поэтому стремится подменить волю Божью своей волей.

[Назад]