ПОЭТИЧЕСКАЯ СТРАНИЧКА
иеромонаха Силуана (Ковалёва)
Сердце милующее Светлой памяти архиепископа Иоанна Сан-Францисского( князя Шаховского)
Архиепископ Иоанн Сан-Францисский был пострижен на Афоне в честь великого святого – апостола Любви Иоанна Богослова. Существует таинственная связь между именем святого, в честь которого постригается или крестится человек, и образом души самого крещаемого или постригаемого. И душа эта соответственно получает стремления и склонности, схожие с их источником в первообразе. Весь облик владыки Иоанна и все, к чему бы он не прикоснулся своим сердцем мудрого ребенка, носит на себе печать Божественной Любви. Этот дар любить все живое, созданное Богом, и сближал его при жизни с его небесным покровителем. С фотографии, сделанной в 1946 году в Лос-Анжелесе, открывается нам чудной улыбкой, лучистой, как восходящее солнце рассвета, тот, кому хочется и после его смерти сказать: « Мы любим вас, Владыка!» Из-под черных одежд инока сияет тихий свет, согревающий и утешающий.
Владыка – замечательный русский поэт, выпустивший несколько сборников стихов, с которыми мы, к сожалению, за редким исключением, почти незнакомы. Он писал о Церкви, православии, культуре, поэзии. Красота слова в его сочинениях покоряет, умиляет душу. Ощущается благоговейное состояние духа, и на первый взгляд совсем простые понятия открывают нам суть вещей тварного мира. И еще – удивление ребенка. Дети умеют удивляться. Взрослые же со своей «скучной безблагодатной серьезностью» утратили эту святую способность, они слишком заняты самими собой и становятся слепыми перед красотой Божьего мира.
В своем эссе о культуре архиепископ Иоанн говорит: « Что такое культура? Самое краткое определение этого слова: любовь к человеку. » Сначала удивление, потом – любовь, связывающая красоту творения и глубину духовную. А от любви уже не возможно не перейти к творчеству, которое в свою очередь порождает культуру – истинную, возможную только при религиозном сознании, а не тот ее суррогат, вымученный революцией и материализмом, искусственно созданный, словно гомункулус в пробирке. И те «создатели» ее, заботящиеся о построении «скотных дворов», ставших чуть ли не высшим смыслом бытия русского народа, предавшего Христа, прямо-таки с ненавистью относились к настоящей духовной красоте.
Архиепископ Иоанн – аристократ духа, князь из рода Рюриковичей. Но он прежде всего князь в том же смысле, в каком и князь Мышкин. Величие и княжество их не от мира сего, а от мира небесного. Владыка – князь духа, потерявший свои земные княжества. Да и не нужны они ему. Он их оставил на своей потерянной Родине тем, кто и сейчас пляшет вокруг золотого тельца. Строившие новое общество без Бога, ненавидят аристократов и князей. И хотя эти люди были и являются порой преподавателями университетов и кандидатами философских и других наук, но как они мелки в своих чувствах и как куцы их мысли. Это вожди и идеологические учителя тех, кто прославлял «скотные дворы», часто как Моська лают на слона – на религию и веру. Владыке Иоанну было однажды написано международное письмо от одного из таких «кандидатов», пытавшегося оспаривать необходимость для человека веры в бессмертие души. Сколь жалки его аргументы. Скажем словами князя Мышкина: « Атеисты всегда говорят не о том». Владыка, находясь далеко от России, всею душой был со своим народом, за что мы ему всегда будем благодарны. Любя русский народ, он долгое время по « Голосу Америки» вел духовные беседы, вызывавшие злобу многих советских идеологов, для которых книги Маркса стали Библией.
Существует также скрытое, а подчас и открытое противостояние и в нашей церковной среде, но уже в несколько ином содержании: это скрытая борьба, условно говоря, «аскетов» с «интеллектуалами». Под «аскетами» здесь подразумеваются именно те, которые уверовали, что простота и ограничение себя во всем, кроме молитвы и чтения Святых Отцов – превыше всего. Но эта их простота и наивность в восприятии мира, порой граничащие с примитивизмом, совсем не то, что истинная, мудрая простота. «Интеллектуалы» в противоположность первым – люди, читающие и философскую, и художественную литературу; они принимают искусство и культуру, и считают для себя необходимым не только чтение молитв. «Аскеты» склонны горделиво считать себя чадами Божиими более, чем своих собратьев по вере, не похожих на них. Они в «интеллектуалах» всегда склонны усматривать ересь, как ее пытались усмотреть в свое время и в о. Павле Флоренском. Ее в не всякого сомнения найдут и в архиепископе Иоанне прежде всего, видимо, потому, что он – князь Шаховской и пишет порою странно и изысканно, хотя именно ему-то и присуща эта мудрая простота. Он – есть истинный простец в том смысле, в каком Господь сказал Своим ученикам: « Будьте просты, как голуби и мудры, как змии». Архиепископ – не только богослов, но еще поэт и философ. Язык его безупречен, но он не совсем привычен для слуха тех, кто хочет знать только Святых Отцов. Во всем непонятном, отличающимся от канонического языка молитвословов и проповедей, а особенно в образно богатом, наши «аскеты» из предусмотрительности и из чувства религиозной безопасности склонны видеть еретический душок. Они не понимают, да и не берут на себя труд понять, что есть разные типы духовности внутри самой Церкви, что Бог вообще сотворил людей разными, и что эти различия ни в коей мере нельзя упразднять. «Аскетыы» тем не менее фанатично считают только свой стиль мышления и поведения единственно правильным и праведным, а «интеллектуалов» с ее другим строем чувств и мыслей презрительно именует «вшивой интеллигенцией». Ну чем не скрытая классовая борьба вместо заповеди о любви? Неужели этому должно быть место в Церкви? А еще существует и общая какая-то неприязнь к русской эмиграции и Зарубежной Церкви, состоящей, конечно, прежде всего из дворян и из потомков дворян. Почему, спросим, всякое проявление красоты и богатства душевной жизни «аскетами» воспринимается как ересь и прелесть? Да и они, наверное, и не ответят ничего. Они в лучшем случае скажут, что у святых отцов нет того-то и другого, что есть у о. Павла Флоренского и у владыки Иоанна Сан-Францисского. Что говорить, ведь и старцы называли святителя Игнатия Брянчанинова не иначе как « барчуком». Как же об этом молчать? Не будем бояться критиковать жизнь. Она не совершенна. Не надо никого воздвигать на пьедестал и не следует ничего идеализировать. От любви сердце болит, а не уста источают приторно-сладкий елей.
Если «аскеты» и их учителя услышат или прочитают, как Владыка Иоанн характеризует истинного поэта, они в ужас придут и скажут: « Это ересь. Нам нельзя это читать. » А чего же вы боитесь, если ваша вера сильна? Вот, слушайте, не затыкайте уши и не закрывайте глаза. В своей статье о поэзии архиепископ Иоанн сказал: « Поэт « милостью Божьей» имеет власть превращать воду человеческих слов в вино, а это вино обращать в кровь Слова. Таково высшее назначение поэзии, ее смысл евхаристический. Поэзия есть возвращение человека к началу вещей». Но, к сожалению, страшно то, что, происходит нечто обратное постижению и вразумлению и можно в так называемой «аскетической среде» услышать и такое: « Я каленым железом выжег из своего сына склонность писать стихи». А как же тогда отнестись к отцу Роману и самому владыке Иоанну, которые являются поэтами милостью Божией?
И все же перед тем, как предложить читателю эссе святителя о культуре, приобщимся и к его стихам. В них ясно ощущается непостижимое умом возвращение к таинственному началу вещей. Простые слова начинают восходить к первообразам – мир этих слов преображается, уводя нас в великую тишину вечности. И в поэзии своей владыка удивляется и любит. Это и есть одно из проявлений культуры. Классовая вражда же, наоборот, мертвит и создает лишь подделку культуры. Вот в стихотворенье « Голубь» владыка нам говорит:
На антенне телевизорной
Голубь сел с зеленой веткою,
Необъявленный, непризнанный,
Не сочтенный птицей редкою.
…………………………………
Помнил голубь мглу ковчежную,
Наполнявшуюся воплями,
И держал он зелень нежную
Над землей своей потопленной.
Он в во других своих стихах открывает нам нечто таинственное и непостижимое, что и анализу никакому не поддается. Образы его стихов можно понять исключительно сердцем, и сердцем любящим. Голос владыки, словно тихий голос ангела, уводящего нас от грубой материальности, вещественности мира:
Мы лебедями белыми бедны,
Мы лебедей поющих не встречали,
У нас и нет еще такой волны,
Где лебеди бы медленно качались.
И нужно нам еще поверить им,
Словам своим земным, совсем простым.
Простые слова, но глубокого, может быть, последнего смысла, полные:
Нет управы на большие облака,
Несерьезно все они плывут, слегка –
И проходят, увлекая стих
Красотою легкостей своих.
Над большой околицей земной
Все они к любви идут со мной.
Но прольется легкая вода,
И от них не будет и следа.
Словно нет и вечности, пока
Все уходят в вечность облака
Природа сама таинственно говорит в тишине своим выразительным молчанием, перетекающим в пишущего эти строки…
Не удержать земле любви нездешней,
Уходит в небо первая роса,
И у сиянья розовых черешен
Качает лепестки свои оса.Не слышно даже шепотов. И блики
Свое сиянье прячут, но о нем
Над белыми цветами земляники
Мне солнце говорит своим огнем.
Совершенно неожиданно в « Балладе о любви нищего» читаем:
Просит Лазарь Авраама:
«Отпусти меня к собрату,
Вновь мои открылись раны
От страдания богатых.
Мне богатых жалко, отче!
Все мы грешники Адама…»
Плачут Лазаревы очи,
Плачут очи Авраама.
………………………
Говорить земле о рае –
Это очень много значит.
Все творенье воскресает
Оттого, что Лазарь плачет.
Где, в какой проповеди можно такое услышать о том, что Лазарь плачет о богатых и молиться за них?!
Владыка призывает нас жалеть младенцев тоже как-бы впервые, до него такого призыва не было ни у кого:
Никуда мы не денемся
Из бедной своей пустыни.
Люди, жалейте младенцев,
Вы были когда-то ими.
……………………….
Жизнь подается на блюдце,
Блюдце – желанье граница.
От сна никуда не скрыться
И не для кого проснуться.
Все рады, когда ты тихий,
Лишь изредка пробуждайся,
От умных людей скрывайся,
Для чего умному – крики?
…………………………..
А сонная мгла земная
Идет над младенцем кругом.
И плачут все друг за другом
Младенцы у двери Рая.
Послушай, как дети плачут,
Ты правду мира услышишь –
Все слезы младенцев значат,
Что каждый из них подкидыш.
В радостное и светлое состояние духа архиепископа прокрадывается скорбь – не романтическая, безысходная, а скорбь плачущего молитвенника, который и сам – ребенок, чувствующий свое сиротство на земле.
Читая стихи владыки, погружаешься в океан вечных состояний – в мире все чувства мелки и ничтожны. Его слова – подобны словам молитв, а настроения – те, что можно испытывать только молясь. По чистоте, прозрачности, ясности, тихой восторженности, полной удивления, когда все явления и вещи мира как-бы впервые открываются или творятся, поэзия архиепископа Иоанна( князя Шаховского) принадлежит к той же традиции, что и поэзия Пушкина, Лермонтова, Алексея Константиновича Толстого, Бунина. Эта же традиция продолжена и нашим более молодым современником – иеромонахом Романом. Высокий, чистый и умиленный строй стихов владыки особенно близок языку и духу поэмы А. К. Толстого « Иоанн Дамаскин».
У нас есть истинная русская духовная поэзия. Это совсем не то, когда многие воцерковленные люди сегодня просто пытаются перекладывать на стихи библейские и новозаветные темы или, начитавшись религиозных книг, наслушавшись церковных песнопений, стараются срифмовать отголоски прочитанного и услышанного в проповедях. Здесь еще пока нет духовной поэзии, а пока только попытка лучшее из своего сердца перенести на бумагу и придать ему возвышенный, божественный смысл, но на самом деле очень часто сталкиваешься лишь с церковной терминологией и отражением узко храмовой культуры, усвоенных за годы послушания в монастыре, посещения церкви и паломничеств по святым местам. Собственно эти темы и составляют предмет таких стихов. Но духовность, дух не выражаются исключительно прямым способом( дух дышит, где хочет, Он не только в храме пребывает), и вовсе не является признаком духовной поэзии частое употребление таких понятий, как покаяние, смирение, грешница, грешник, помолюся Богу; восклицания:
« Господи, дай мне радость и покой!», « Мне надо бы плакать, а слез что-то нет»,
« я, великая грешница, какой на суде дам ответ?» - не станут гарантией настоящей поэзии и духовности – пока это еще только слова, много раз сказанные и другими, повторяющиеся из года в год, из века в век. Подобного рода поэзия – не духовная, а всего лишь храмовая или монастырская. Это даже не духовные канты, потому что в истинно народных кантах присутствуют глубокие религиозные чувства целой русской души при удивительной простоте и красоте. В большинстве же стихов, написанных послушниками, послушницами и другими воцерковленными лицами нашего времени, нет ни простоты, ни духа, а только беспомощная подражательность уже много раз высказанному.
В поэзии владыки Иоанна и других поэтов, названных выше, как раз таки и расцветают эти качества, которых нет в послушнических кантах. «Аскеты», которыми часто мнят себя послушники, готовы усмотреть прелесть в настоящем проявлении Духа, путают примитивность с простотой. Можно быть хорошим послушником, но плохим поэтом. Вот один из примеров настоящей духовной поэзии, где простота, мудрость, красота образная и глубина состояния души:
Смерть короля
Ю. Н Семенову
Умирал старый король,
Тронный был заперт зал.
Короля обступила боль,
Король, как мертвый, лежал.
Было трудно жить королю;
Трудно и умирать –
Неудобной была кровать,
И никто не шептал: люблю.
А шептались только врачи,
Как бы сон короля продлить,
Но продлить его не могли
И умер король в ночи.
А дело было не в том…
В мир приходила заря,
И всем открылось потом –
Умер король не зря.
Он умер для всех стихий,
Стал выше горных снегов,
И время слагало стихи
Добрые про него.
Он стал большим королем,
Стал он большим, чем был.
А ветер плакал о нем,
И дождь над могилой лил.
Это – чудная притча, написанная владыкой Иоанном. Имеющий уши да услышит!
И после этого разве можно сказать: « Это никому не нужно»?
Поэты и дети дарованы в утешение одинокому сердцу в этой холодной земной жизни. Любите поэтов и детей, любите поэзию. Поэты – тоже дети. С ними Господь и ангелы.
